Денис Гороховский
17 мин. · Киев ·
Коротко по Михо:
1. Пытался бежать через кухню - неудачно
2. Пытались уронить со ступенек - удачно
3. Может отправиться в Польшу уже через час - в процессе
4. Петя сказал, что ему жаль и он так не хотел - значит лично давал команду
5. В "Сулугуни" нет вахтера, иначе бы все могло пойти совсем по другому сценарию. - стоимость трансфера вахтера из Феофании выросла еще на миллион.
6. Охрана Михо наблюдала за всем сидя на полу. - когда есть команда "брать", а не делать шоу, то охрана помочь не может.
7. Это еще не всё.

апд: Михо дали доесть, но не дали допить чай. Вот она, загадочная избирательность правосудия.

Дмитрий Ольшанский
5 ч ·
Дорога в Донецке идет себе, идет прямо - магазины, остановки, налетайка, покупайка, - а потом резко уходит куда-то вбок, а ее продолжение перегораживает бетонный блок, дальше ехать некуда, дальше война; в Горловке в техникуме маленький музей в кабинете - выставлены подобранные остатки снарядов, это у нас грады, это гиацинты, уютно рассказывает учитель, - а рядом фото и подпись: герои необъявленной войны, Хоттабыч, в двадцать семь погиб Хоттабыч; у терминалов аэропорта идеальная тишина и пустота - вон, видишь те деревья? - спрашивает веселый мэр Иван Сергеич, - вижу, ага, - отсюда метров четыреста, и там уже их позиции; разрушенные дома в Шахтерске вроде бы разрушены точно так же, как и везде в центральной России, но когда смотришь чуть повнимательнее - нет, по-другому; в Москве мне никогда не было стыдно, что у меня в кармане есть деньги - ну, пять тысяч, десять, тоже мне Ротшильд, так я считал до этой пятницы; в ресторане на бульваре Пушкина лимонный квас и дамы на каблуках, но каблуки строго до десяти - в одиннадцать комендантский час, и надо успеть доехать; Андрей Бабицкий как роутер - раздает вокруг себя то особенное счастье человека, который вернулся из эмиграции - помню, я долго не мог понять, как это можно было добровольно поменять Париж на советский 1945 год, как можно идти в эту сторону, когда бесконечные толпы здравомыслящих бегут в ту, - теперь понимаю; дежурные в форме на блок-постах в Горловке улыбаются так, словно бы поздравляют тебя с днем рождения - мрачные русские люди, вечно говорим мы, как мало вежливости, как мало элементарного быстрого дружелюбия, вечно говорим мы, - так вот на блок-постах в Горловке с этим все хорошо; а нежный снег заметает кладбище, которым заведовал сепаратист Безлер, пока не взял власть, и где советские мертвые не знают о том, что их земля уже два раза сменила паспорт; а на другом кладбище, у разрушенного монастыря, у побежденного аэропорта - могилы разбиты так, что на камнях не осталось имен, а под ногами торчит хвост не взорвавшейся мины, но это только звучит угрожающе - все давно обезврежено, можно ходить, можно искать своих среди обломков гранита; на документах разных лет - дипломах, приказах, грамотах - вывешенных на стене техникума, до какого-то момента, и мы знаем, какого, директора зовут Едуардом, а потом что-то случается, и его уже зовут Эдуардом, и его всегда теперь будут звать Эдуардом, и если есть внутри вопрос: зачем это все? для чего это все? - то вот вам ответ; а на степной высоте, в хаосе арматуры, на руинах старого военного мемориала, к которому по-родственному подсел, нет, прилег уже новый мемориал, - шапку и капюшон сбивает ветер, и за те минуты, пока ты еще не превратился в ледяной столб, надо успеть сделать главное: встать спиной ко всем бесснежным полям, всем широким холмам, одиноким тополям, брошенным домам, заклеенным окнам, древним фабрикам, заросшим терриконам и гордым надписям на заборе "Территория СССР", а лицом - к семи солдатским крестам, и шепнуть неизвестно кому, в никуда:
Я люблю тебя, и я приеду обратно.